Иван Ёлкин. Житейские истории. Валентина Сидоровна.

     Было это давно,  лет сто назад, ещё в революцию. Тогда через наши села и хутора много разного  народа проходило. Однажды, уже не помню при белых или при красных это было, у бездетного пасечника  Сидора Романцова остановилась барышня с девицей подростком. Остановилась, да и прижилась. А со временем и дочери её дали отчество – Сидоровна.

    Звали барышню Алевтина. По разговору и внешнему виду сразу было видно, что она из благородных. У девицы тоже было звучное имя – Валентина, в крестьянском сословии редкое. Была она какая-то замкнутая, со сверстниками почти не общалась, комсомольцев и всяких других активистов сторонилась. По воскресеньям вместе с матушкой ходила в село помолиться в церкви. А это,   поди,  десять верст от хутора и не боялась.

   Время было голодное, тревожное. По уезду орудовали банды. Прежние законы и понятия уже не действовали, а новая власть ещё толком не утвердилась, каждый делал, что хотел. Появились новые люди – нэпманы. Деньгами открыто не сорили, но при случае трясли мошной. Были они и на хуторе. Первый из них Степан Новосёлов, из бывших казаков. Поговаривали, что воевал за белых, потом за красных. Раньше жил в какой-то станице на Кубани, а после гражданской войны поселился на хуторе. Было у него пятеро детей. Четыре сына и пятая, старшая, дочь Дуся. Бойкая, разбитная. О своей девичьей чести не очень-то заботилась. Невинность потеряла ещё в гражданскую. А тут время приспело – пора бы замуж. Да кому нужна перезревшая, гулящая девица. Но появился на хуторе залетный, рыжий верзила. Кому-то из хуторян он приходился дальним родственником. Дуське Новосёловой он приглянулся. А вот она ему не очень. На посиделках он вроде бы заигрывал с ней и в тоже время посмеивался над ней:

   - Ну как с тобой женихаться, ты ж уже не девушка.

   Другая бы давно послала рыжего ко всем чертям, а Дуська терпела. Привлекала её  какая-то необузданная дикая сила, кураж, весёлый нрав. Всё у него было легко и просто. А когда их отношения зашли слишком далеко, после которых молодые люди обычно женятся, рыжий, то ли в шутку  то ли в серьёз, поставил  условие:

    -Приведи мне девочку-целочку, побуду с ней, а потом на тебе женюсь.

Дуська недолго думая на полном серъёзе  привела в условленное место затворницу Валентину. Как ей это удалось одному богу известно, как и то, что было той ночью в заброшенном сарае на окраине хутора.   Дуська и её рыжий хахаль вскорости подались в город, а у Валентины от пережитого поехала крыша. Правда не совсем, а так чуть-чуть съехала в сторону. Виновных за содеянное никто не искал и не наказывал, а за Валентиной закрепилась кличка: «Дурочка». Книги  она больше не читала, в церковь не ходила и постоянно твердила: «Я грязная , я грязная».

     Всё бы ничего, да вот только после той кошмарной ночи она понесла… Сын родился здоровый, но крикливый. Он как бы вернул её к жизни, но не совсем. Так и осталась она как бы с приветом. Мать Алевтина и старики Романцовы окружили молодую маму душевным теплом и повседневной заботой. А для неё родившийся сыночек стал смыслом жизни.

      Романцовы жили скромно. Доходов от пасеки хватало на все их нужды. Мальчик Коля отличался  редкой весёлостью, но был послушным и работящим. Бабушка Алевтина научила его читать молитвы перед сном и помогать по дому. Беда постучалась в дом Романцовых в голодную зиму с тридцать второго на тридцать третий год: умер хозяин дома Сидор Исаевич, а в скорости и его жена. Приживальцы остались одни. Пасеку пришлось продать. Какое-то время денег хватало. В тридцать четвертом Коля закончил обучение в начальной школе, а семилетки на хуторе не было. Бабушка настояла, чтобы он продолжил учебу в райцентре. Она продала свои драгоценности, припрятанные ещё в революцию, и обеспечила все расходы по устройству ребёнка в интернат. А через год умерла. Валентина Сидоровна осталась одна. Сердобольные соседи помогли ей  устроиться на работу в колхозную огороднюю бригаду. Коля приезжал домой на хутор очень редко. Даже с стороны было заметно, что он стесняется своей матери дурочки. Хотя та из кожи лезла и всячески ему угождала. Порой сама голодала, а сыночку отдавала всё, что зарабатывала.

        Учился Коля посредственно, усердием в учебе не отличался. Семилетку так и не закончил. Связался с дурной компанией и угодил в тюрьму на малолетку. Мать собрала кое-какие средства и поехала его навестить. А он на свидании обругал её и сказал, чтобы больше не приезжала. Теперь он чем-то напоминал своего отца рыжего верзилу и выглядел также как и он – большой и рыжий.

     Перед войной Коля, теперь уже совершеннолетний, освободился. Но на хуторе долго не задержался, уехал  в райцентр. В армию его не взяли, перебивался случайными заработками, а в скором времени снова оказался  за решеткой. Валентина Сидоровна  как могла переживала за своего непутёвого сына. Ходила в церковь, молилась, просила у бога прощенья. Перед самой оккупацией в августе 1942 года случилось чудо. Через хутор шел  большой санитарный обоз с ранеными. Прямо возле хаты Романцовых остановилась большая пароконная подвода. А с неё спрыгнул в военной форме с красным крестом на рукаве Коля. Он что-то прокричал товарищам, заскочил во двор, обнял стоявшую у ворот мать, поцеловал её и  с улыбкой произнёс:

     -Ну как ты тут мамаша?

      От нахлынувших чувств  Валентина Сидоровна потеряла дар речи, только улыбалась и плакала. Коля передал ей вещмешок с продуктами, что говорил,  она не запомнила, ладонями вытирала слёзы и смотрела, смотрела на сына и радовалась.  И про себя думала: мой сын не босяк, а защитник Родины. А он постоял минутку, что-то сказал, улыбнувшись, обнял её и побежал догонять товарищей.  Больше его Валентина Сидоровна никогда не видела и ничего не знала о его дальней судьбе, да и если бы знала, никогда не поверила. Такое   её Коленкой случиться не могло, люди просто наговаривают. Про плен, неожиданное освобождение, дисбат, ранение, новый срок, побег она и слышать не хотела. Её душу согревала одно единственное короткое письмо, полученное из госпиталя в победном сорок пятом: «Жив, здоров, жди мамаша, скоро приеду. Твой Николай» . Но так и не приехал. А она ждала. В  свободное от работы время она выходила за околицу хутора, садилась на пригорке и смотрела на дорогу, что вела в село, откуда на хутор приходили пешие путники и конные повозки. Шел второй год, как закончилась война. На хутор  вернулись все, кому посчастливились выжить на фронте  и победить.  Пришел домой и сосед напротив Семён Катигроб, на которого в сорок четвёртом пришла похоронка . А его родного сыночка Коленьки не было.

      Однажды в середине лета она как бы  спохватилась: скоро вернётся мой Коленька, а у меня и угостить нечем. Денег она давно не видела. В колхозе их не выдавали, ставили колышки- трудодни. Где взять деньги, чтобы купить бутылку настоящей водки, она не знала.  Вдруг вспомнила, месяц назад ей предлагали работу: по вечерам мыть полы в продовольственном магазине и убирать мусор на улице. Тогда её не устраивала оплата и пугала непонятное слово «декада». Продавщица Марфа Перегудова обещала ей за декаду работы бутылку водки. Теперь ей было всё равно, сколько времени нужно работать. Она будет выполнять её сколько скажут, лишь бы не обманули с оплатой…

     Теперь по вечерам она спешила к центру хутора. Сторож открывал магазин, она убирала мусор  и мыла полы. Потом подметала на улице и  в стоящей рядом беседке. Забирать оставленные здесь бутылки сторож не разрешал. Это был его приработок. Иногда, чтобы закончить работу, ей приходилось ждать пока выпивающие уйдут. В те годы пили много,  но только, когда находили для этого деньги. В долг  спиртное никто не давал.

     Через десять дней Валентина Сидоровна получила заработанную ею бутылку водки. Прятать её никуда не стала. Поставила в посудный шкаф на кухне. А на следующий день, когда пришла с работы и случайно открыла шкаф, бутылку там не обнаружила. Она засуетилась, тала искать в других местах. Но водки нигде не было ни на кухне, ни в комнатах. От досады Валентина Сидоровна заплакала. Вытирая ладонями слёзы, снова заглянула в шкаф, передвинула тарелки и чашки: водки не было.

      Наконец она подумала: это, наверное, алкаши залезли к ней в дом и украли бутылку. Они видели, как продавщица мне её давала…

     Делать нечего, наскоро поужинав, Валентина Сидоровна  поспешила в магазин. На этот раз бутылку водки она получила через двенадцать дней. В эту декаду вышло два воскресных дня, а по воскресеньям она договорилась с продавщицей не работать. На этот раз она несла бутылку в сумочке, а в магазин пришла пораньше, чтобы застать продавщицу, и , когда рядом никого не было, напомнила про оплату. Дома она спрятала водку в кладовке, в старом пустом улье, а сверху положила старые циновки, которыми раньше, когда у них были пчелы, утепляли ульи. Довольная собой вышла из кладовки и подумала: придет мой сыночек, а у меня для него подарочек, какая я находчивая. Весь следующий день она трудилась в приподнятом настроении, всё  у неё ладилось. Это заметили все, а бригадир похвалила. Но вечером, когда она вернулась домой и заглянула в кладовку, настроение её переменилось.  Под циновкой водки не было. Она швыряла её из угла в угол, дико кричала и размахивала руками. Наконец стала выкидывать этот пчеловодческий хлам во двор. За циновками полетели старые тазики, веники, плащи и фуфайки. Водки нигде не было. Посылая проклятья всем этим алкашам-ворюгам, она долго ходила по двору, а когда стемнело, улеглась спать не раздеваясь. Случилось это во вторник, и до  конца недели Валентина Сидоровна в магазин не ходила.

     В воскресенье к ней домой пришла продавщица, обещала платить ей раз в неделю продуктами или водкой. Хозяйка размахивала руками и кричала: «Нет! Нет! Не хочу!». Но Марфа вдова, ещё не старая, но опытная в таких делах, успокоила её, попросила рассказать всё по порядку, посочувствовала её горю, и уговорили поработать до осени. Аргументы были весьма привлекательные: она обещала в качестве оплаты крупы и селёдку. А с ними можно было приготовить что-нибудь на ужин. Жила она в проголодь, варёное ела один раз в сутки в колхозной столовой. Кроме овощей, которые она тайком брала на колхозном огороде, у неё частенько ничего не было, даже хлеба.

     Продавщица не обманула. В конце следующей недели в субботу она отвесила ей муки, кукурузной крупы и выделила две селедки. Но продукты не вызвали у Валентины Сидоровны особой радости. Она по-прежнему сокрушалась: вот вернётся домой сынок-фронтовик, а у меня и угостить его нечем и купить не на что. Нехорошо… Надо бы всё-таки взять бутылку… Всю неделю она думала, куда бы её спрятать, чтобы эти бессовестные алкаши не нашли и придумала: закопаю я её в саду, пусть ищут в доме, ничего не найдут. Она заранее выкопала ямочку в саду возле куста сирени и накрыла её старой фанеркой.

     В субботу Валентина Сидоровна пришла в магазин, когда продавщицы уже не было. Быстренько помыла полы, подмела территорию, сторож подал ей приготовленную бутылку водки. Она, оглянувшись по сторонам, спрятала её за пазухой. Сторож усмехнулся, но ничего не сказал. Уже дома Валентина Сидоровна завернула её в тряпочку, прошла в сад, положила в приготовленную ямочку, засыпала землей и аккуратно разровняла место схрона. Помыла руки, поужинала. Перед сном прошлась мимо сирени. Всё было на месте. Над огородами висела полная луна. Молчали неугомонные хуторские собаки. Было тихо, только сверчки выдавали свои замысловатые трели, да где-то в кустах сопел ежик.

     Сон долго не шел. Она ворочалась на кровати и терла руками глазницы. Наконец задремала. Ей снились какие-то странные сны. Какие-то люди ходили по двору, и она пряталась от них. Потом ей приснился рыжий верзила и рядом с ним она беззащитная и голая. Она вырывалась, кричала, но голоса своего не слышала. Вздрогнула. Проснулась в холодном поту. Долго лежала не двигаясь. Луна по своему обычному маршруту медленно прокатилась по небу и скрылась за горизонтом на юго-западе. Стало темно. Валентине Сидоровне захотелось на двор по-легкому. Страха не было. Ночные сновидения на неё не действовали. Она вышла из хаты, справила нужду за забором  и пошла в сад. На востоке уже брезжил сиреневый рассвет. По-прежнему было тихо. Даже сверчки приумолкли. Птицы просыпались, но ещё не гомонили. Возле сирени  валялась белая тряпочка, в которую она заворачивала бутылку. Водки  в ямочке не было. Валентина Сидоровна засуетилась, вскинула руки, но закричать не успела. Её внимание привлек какой-то неясный звук. Толи стон, толи храп. Она прошлась по саду. Под старой яблоней на скамейке лежал рыжий верзила и храпел. Она вздрогнула будто её ошпарили кипятком:

   Ах ты мразь! Вот кто у меня ворует водку!

   Она подбежала к дровосеку, схватила старый широкий топор,  в былые времена им рубили мясо, подбежала к скамейке и с силой, на которую была только способна, ударила  по шее. Голова верзилы отлетела в сторону. Брызнула кровь, залила её лицо. Она упала без сознания.

                                            ***************

   Валентину Сидоровну не судили. Полтора года она провела в психиатрической лечебнице и вернулась домой. А е сына беглого заключенного похоронили на хуторском  кладбище рядом с Сидором Романцовым.

        Иван Ёлкин. Житейские истории. Деревянное сало.

     Наши покинули село первого августа, а на следующий день к полудню на его улицах уже хозяйничали немцы. Ездили на мотоциклах вдоль каменных и саманных стенок, расклеивали на домах и деревьях свои листовки, о чем-то громко переговаривались и смеялись. Но Катька Веревкина ничего этого не видела. Мать строго настрого запретила ей выходить на улицу. Как жаль. У Сапрыкиных уже наверное поспели груши. В прошлом году в это время они с Митькой Скрябиным уже их ели. Как только стемнело собирались за огородами, раздвигали подгнивший частокол, залезали в сад, подкрадывались к старому грушевому дереву и наощуп собирали крупные как гусиные яйца медовые груши. От сладостных воспоминаний у Катьки текли слюни. Она подумала: Митька такой, что полезет в сад и без неё. Небось насобирал пазуху груш и сидит, грызет. Отчего же ему не залесть? Забор у Сапрыкиных чинить не кому. Война.    

      У Катьки в саду были и свои груши, но мелкие и не такие сладкие. Яблоки и сливы ей уже надоели, можно было есть подрожаны, так местные жители называли помидоры, но Катьке они не нравились. Черные ягодки дикого паслёна были вкуснее. Ждать, когда поспеет виноград и черносливы казалось очень долго.

        В тревожных ожиданиях неприятных событий прошла неделя. Как-то под вечер пришла подруга матери Дашенька. Их так и звали в селе: Дашенька и Машенька. Дружили в девичестве. Остались верными подругами и в замужестве. На ней была старая заношенная юбка, дырявая кофта, платок на голове повязан как у старухи. Машенька, мать Катьки глянула на неё и удивилась:

   - Ты чего, подруга, на колядки собралась? Проснись, август на дворе, а не январь!

   -Погляжу я что ты запоешь, когда на хвост тебе немец упадет!

     Улыбка исчезла с лица Машеньки. Подруги разом вспомнили о своих мужьях. У одной он воевал в Красной Армии, у другой перед самой оккупацией погнал колхозный трактор в Буденновск. Дашенька принесла свежие новости. Комендантом назначен огромный жирный немец. Глаза выпучит, орет на всех, ходит как павлин и всем русским говорит:

   -Ви должны помогать немецкой армии.

   А Бобряки,- продолжала Дашенька,- теперь у нас полицаи.

    -Вот гады,- возмутилась Машенька,- в Красную Армию идти они больные, а к немцам, пожалуйста.

    -Повесили объявление,- Дашенька перешла на шепот,- но Катька, сидевшая за дверью, все равно услышала,- всем евреям зарегистрироваться в комендатуре, а всех, кто будет их укрывать, станут расстреливать. А ещё сказали, у кого есть советские награды, повесят!

     Машенька вдруг вспомнила про свою двоюродную сестру Дусю. Та не замужем и была на окопах. За хорошую работу сам маршал Буденный наградил её грамотой. Надо её  предупредить.

     На следующий день Катька увидела первого немца. Высокий, худой, рыжий. Он ходил по дворам и собирал яйца. Кур у Веревкиных не было. Но немец заглянул в сарайчик, покачал головой и ушел. Зато у Никульниковых он поживился. На просьбу о яйцах бабка Аниська пошла в чулан, вынесла оттуда целое лукошко с куриными яйцами и положила в корзину немцу пяток яичек. А немец, улыбаясь, взял у неё лукошко, достал оттуда несколько яиц, отдал бабушке и произнес на ломаном русском:

     - Это тибе, а это мине. И стал перекладывать яйца из лукошка в свою корзину.  Сельчане долго смеялись над бабкиной простотой. Вместе с немцами по дворам ходили полицейские и переписывали, что у кого есть ценное.

       Но это совсем не волновало Катьку Веревкину. Ей постоянно хотелось съесть что-нибудь вкусненькое. Ничего такого в доме не было. Когда убежало колхозное начальство, можно было как другие принести зерна с колхозного двора, но этого не сделали. Свекор и свекровья немощны, а мать Катьки болела. Об отце и говорить не чего. Его  селе не было. На зиму у Верёвкиных было припасено полмешка муки, немного кукурузных кочанов и картошка. Виноград пощипали невызревшим. А вот чернослив наелись от пуза и насушили в русской печи целую корзину.

    Пошли затяжные осенние дожди. Катьке уже разрешалось выходить на улицу, но делать это решительно не в чём. У неё не было резиновых сапог, а калоши одни на всех. Немецкий новый порядок в корне изменил катькину жизнь. Не надо было ходить в школу, заучивать стихотворения, думать над задачками. Всё это Катьку волновало мало. Её больше тревожило, что сверстники не выходили на улицу, не играли «в кулючки», «в догонялки», «в салочки», « в чижика», по вечерам не жгли костры, не лазили по садам и огородам.   Тревожное ожидание беды и непоправимых событий передалось о т взрослых детям.

В конце октября поздним вечером в заднее окошко тихонько постучали. На вопрос «Кто там?» был ответ: «Свои». Мать открыла засов, и в коридор в промокшей от дождя фуфайке с неистребимым запахом костра ввалился Григорий Веревкин. Катька выскочила в коридор вслед за мамкой и первая кинулась ему на шею. Щетина была жесткой и холодной. Потом настало время обниматься с матерью. Закрыли дверь на засов, зашли в комнату, потушили керосиновую лампу, затопили печь. В мерцающем голубом пламени высушенных подсолнечных шляпок стали разглядывать друг друга. В двух словах Григорий рассказал о своих злоключениях. Трактор он догнал только до Черного леса. Немцы в районе Буденновска перекрыли дорогу. Вместе с товарищем из Падинки Ильей Чечелем они закопали своих коней в степи. А сами скрывались в лесу и по кошарам.

     Из всех Веревкиных, а их в селе было больше десятка дворов, Григорий считался самым серьёзным и умным, он первым в селе освоил трактор. А вот кличка у него была совсем несерьёзная: «Трататуй».  А всё от того что, чем бы  он не занимался,  вечно напевал: «Тра-та-та, тра-та-та!» В колхозе он был активистом, потому и прятался от немцев.

    В ту ночь Катьку, к её великому нежеланию, отправили ночевать на половину дедушки и бабушки. Утром, когда она проснулась, отца уже не было. Но удивило её не это, а то, что кукурузная каша, которую мать подала на завтрак, была с запахом настоящего сала. Катька подумала: «Это папа принёс кусок сала, и мама сварила на нём кашу. Наверное, кусочек  где-то остался. Найду, и просто буду лизать. Оно же от этого не уменьшится».

   Улучив минуту, когда матери не было в комнате, заглянула в стол, на полки, в чулан, но сала нигде не было. Залезла на потолок. Там нашла только пусто ящик из под сала с разломанной крышкой. Через две недели они снова ели кукурузную кашу с запахом сала. Катька не удержалась, и спросила у матери:

     -Откуда у нас сало?

     -Откуда, откуда, от верблюда,- ответила мать.

   А дед  загадочно улыбнулся и произнёс:

   Мамка у тебя на все руки мастер, как тот солдат из топора щи варит.

Катька ничего не поняла, но выяснять не стала. Дед учил, переспрашивают глухие или глупые люди и дураки.

  Шли дни. Весь ноябрь дули колючие ветры и хлестали холодные дожди. Немцы, наученные горьким опытом предыдущих завоеваний, не зверствовали. Сбором продуктов  теплых вещей для немецкой армии занимались полицаи. Эти, чувствуя безнаказанность, творили, что хотели. А проще говоря, грабили односельчан. Машенька, как и её подруга, напялила на себя старьё, и со двора никуда не ходила. Брать у Веревкиных было решительно нечего. Когда-то это была зажиточная, крепкая семья. В голодный тридцать второй год родители Машеньки отдали её замуж за Гришку Верёвкина не по любви, а чтобы с голоду не сдохла.  Но колхоз всех уровнял. Семья обеднела. Жили как и все колхозники.

     Машеньке повезло. Ни немцы, ни полицаи её не тронули, а вот её подружке Дашеньке не очень. Приглянулась она залётному полицаю. Неизвестно, чем бы закончилось дело, да услали его в командировку в райцентр. Перед отъездом, напившись, он избил Дашеньку до полусмерти.

     Катьке шел десятый год. Она переживала за взрослых, но главное её желание была еда. На седьмое ноября она вспомнила как два года назад перед войной из райцентра приезжала автолавка и привозила сладкую воду – лимонад. А ещё там были вкусные «лампосейки» - конфеты-подушечки. Отец купил ей тогда бутылку лимонада  и целую баночку конфет. Где он теперь?  Катька нарочно долго не ложилась спать, чтобы первой встретить отца. Но он не приходил. А потом выпал снег. И мама сказала: «Не жди, не придет. В такое время ходить опасно, по следам найдут».

    И снова была кукурузная каша с запахом сала. Вкусная, разваристая. Катька лопала её и думала: «Мама отрезает маленький кусочек сала и варит его в воде, а когда он разварится, мнёт его как картошку, потом кладёт в кукурузную кашу и доваривает. Но я же не хочу украсть это сало, а просто полизать». Перед обедом, когда мать ушла в конец огорода наломать вишнёвых веток для чая, Катька проверила все укромные уголки, где она могла  бы спрятать это сало. В комнате, в коридоре, в чулане, в подвале. Она даже перевернула кем-то разломанный ящик из под сала на потолке, но заветного кусочка нигде не было.

   Приближался Новый год, но ни у взрослых, ни у детей не было праздничного настроения. Боль и тревога поселились в домах. По ночам в небе над селом зловеще ревели самолёты и где-то далеко на юго-востоке мерцали зарницы. По тому как забегали немцы и полицаи, как они засуетились, селяне поняли, что для них настали не лучшие дни.

    Каждый день после обеда мать уходила ухаживать за своей покалеченной подругой, а Катька часами слушала дедовы байки и бабушкины наставления. На Рождество, как только развиднелось, она вошла в дедову комнату и звонким голосом произнесла:

    -Вам порождествовать?

     - Рожествуй, внученька!

     Катька на одном дыхании пропела рождественскую молитву и поклонилась. Бабушка подарила ей новые шерстяные носочки, дед достал из дальнего угла за печкой замусоленный кусочек сахару. А на обед снова была каша с запахом сала.

   Дня через три Катька вспомнила, перед тем как разжечь печь и готовить обед, мать за чем-то лазила на чердак. Она решила подняться туда и всё хорошенько осмотреть. Ящика из под сала там не оказалось, а несколько дощечек от него лежали в сторонке. Катька прошла в дальний угол, но и там ничего не было. Вдруг крышка над лядой загремела и на потолок стала подниматься мать. Катька едва успела спрятаться за трубу. Машенька взяла пару дощечек, разрубила каждую на три части и уже собралась спускаться вниз. Вдруг там раздался страшный крик и громкие причитания. Машенька пулей слетела вниз. Теперь Катька поняла откуда у кукурузной каши запах свиного сала. Чтобы мать не задала ей «перцу» за то, что «лазиешь, где попало», она решила переждать и спуститься в коридор, когда мать куда-нибудь выйдет.

     Но Машеньке было не до Катькиных проблем. Они с подружкой обсуждали страшную новость. Немцы на подходе к селу взяли в плен наших разведчиков и расстреляли их возле ремонтных мастерских. Обе сразу подумали, что среди них могли быть их мужья, от того и ревели. Особенно страшно было смотреть на Дашеньку. Кровоподтёки от прежних побоев ещё не рассосались, и лицо её казалось зловещим.

    Немцы входили в село как хозяева, а покидали как воры. Бесхозным оно оставалось недолго. Вскоре в него вошли наши солдаты. А через несколько дней домой вернулся отец. Перво-наперво натопили баню, бросили все его вещи в стирку. На следующее утро, когда за завтраком собралась вся семья, и мать поставила на стол ароматную кукурузную кашу, отец весело спросил:

   -Ну как вы тут без меня жили, бедствовали небось?

   -Да нет,- ответила за всех Катька с видом человека, владеющего великой тайной,- мы ели деревянное сало!

   Вот как! А разве такое бывает?- удивился отец.

   Ещё как бывает!- ответили мать и отвесила Катьке мягкий подзатыльник. Катька не обиделась, и продолжала, как ни в чём не бывало:

   -Пап, а ты пойдешь бить немцев и полицаев?

   -Пойду, дочка, обязательно пойду.

   Но Григорию Верёвкину не суждено было взять в руки оружие. Его ожидал совсем другой фронт. Надо было ехать откапывать свой трактор, пахать, сеять…

   На Восьмое марта он привёз из МТС подарки своим девочкам: матери, жене и дочери – кусок настоящего сала.