Да гори он синим пламенем!

Никто в селе не слышал, чтобы Семён и Мария Котляровы когда-нибудь скандалили. Ну ругались меж собой, иногда по три дня не разговаривали. Но так серьёзно до развода никогда не доходило. Да и чего им ссориться. Начинали на голом месте. Дом построили, детей вырастили, на учебу отправили. Время к старости готовиться, внуками обзаводиться, а тут такое случилось такое. Что в селе не один год перемывали им косточки.

Всё началось с малого. Назначили Марию Котлярову завскладом. Должность не ахти какая, но в колхозе свои мерки, свои ценности. Теперь Мария не просто подёнщица, а начальство, обязана следить за порядком. А муж её Семён как и прежде тракторист-комбайнер хоть и лучший в колхозе. Она и дома стала придираться к нему, если он делал не так как ей хотелось. По всякому поводу говорила: «Опять насвинячил! А прибирать кто будет?»

Надо было как-то ранней весной Семёну съездить в райцентр на какае-то совещание. Оделся во все новое, наглаженное, ботинки зашнуровал, вышел на улицу, но как назло документы забыл, вернулся назад. Разуваться не стал, а прошелся до комода в грязной обуви. И надо же в этот момент зайти в дом Марии. Ох как она взвилась, как закричала, будто кто-то укусил её за интимное место:

-Прохвост! Ублюдок! Краснобай! Тебе что, тяжко ботинки снять? Ты ещё корову в дом заведи! А что? Свинячить по полной программе!

Ничего не ответил ей Семён, взял документы и молча вышел. Казалось бы, ну что тут такого? Попал под горячую руку, виноват, терпи. Может быть, в другое время на этом всё и затихло, но уж больно обидными показались Семёну слова Марии. Слово «прохвост» для него было непонятно, а вот «ублюдок» и «краснобай» крепко запали в душу. По его представлениям эти обидные слова намного перевесили его поступки. Он целый день ходил хмурый и злой, будто кто-то наплевал ему в душу и не извинился. Даже на районном собрании он ни разу не улыбнулся. Не подняли настроение ни громкие слова благодарности за ударный труд, ни «Почетная грамота» по случаю какой-то юбилейной даты. Грустные мысли вползали и вползали в его сознание как занозы. Мы своими руками построили дом, обставили его не хуже чем у других, а теперь молимся на него как на икону. В конце концов для чего мы живём? Чтобы молиться на эту призрачную чистоту? В дом не только в рабочей, но и в домашней одежде не входи. Чтобы посидеть у телевизора, нужно два раза переодеваться, три раза переобуваться. Ещё пижаму купила, будто я какой-то сраный лорд. Друзей в дом пригласить? Что ты! Они же там насвинячат! Да гори он синим пламенем!

Вечером скандал получил неожиданное продолжение. Мария завозилась в огороде и, когда прогнали по улице сельское стадо, не увидела. Обычно в таких случаях их корова Пеструшка стояла возле калитки и тихонько мычала. Мария открыла калитку – коровы не было. Побежала по улице вслед уходящему стаду, окликнула пастуха. Тот что-то прокричал и махнул рукой. Дескать, ваша корова уже дома. Но в коровнике Пеструшки не было. Во дворе и в огороде тоже. И вдруг она услышала тревожное мыканье совсем рядом. Но сначала не поняла, потом отказывалась верить. Коровье мычание доносилось из дома! Мария с разбегу заскочила в сени, распахнула дверь в гостиную и чуть не упала в обморок: Посреди комнаты стояла её Пеструшка и, натужась, справляла свою коровью нужду. Рядом на диване сидел её Семён и загадочно улыбался. Был бы у неё под рукой какой-нибудь предмет, она бы его прибила. А так стала обзывать самыми последними словами.

Семён сидел молча и ни на что не реагировал. Е это бесило. Не зная, чем его ещё достать, она крикнула:

Может ты и хату спалишь, дебилоид! Хлопнула дверью и выбежала в огород. В старой беседке упала на скамейку и расплакалась. Сколько прошло времени она не помнит. Вдруг со стороны дома потянуло дымком и раздались короткие звонкие хлопки. Она знала, так взрывается нагретый на огне шифер. Сердце ёкнуло от нехорошего предчувствия. Она побежала по саду навстречу усиливающимся хлопкам. На краю сада, от увиденного, она потеряла сознание и упала как подкошенная. Со всех сторон из окон и дверей дома вырывались длинные языки пламени. Трескался, взрываясь, шифер. Сыпались разбитые стекла. Черный дым повалил из распахнутой двери. Посреди двора валялась пустая двадцатилитровая канистра из под бензина. Семёна нигде не было. Он в это время шёл по улице на другой конец села к дому участкового «сдаваться».

Когда приехали пожарные и сбежались соседи, спасать уже было нечего. Дом сгорел дотла. Благо, что огонь не перекинулся на другие постройки. Марию увезла «скорая помощь». Семёна участковый милиционер на служебном мотоцикле отвёз в райцентр в КПЗ. На подворье всю ночь мычала неподоенная корова.

Мария вернулась домой рано утром. Постояла у сгоревшего дома. Залитые водой обугленные головешки не дымили, как будто пожар случился не вчера, а раньше и неизвестно когда. Поплакала недолго и не стала ждать сердобольных соседок, пошла управлять хозяйство. Делала всё, как говорят, на автомате. Как будто это было не своё, а соседское. Соседи уехали по делам, а ей поручили управить хозяйство. Корова уже не мычала, а фыркала и мотала головой. Подоив, Мария выгнала её на улицу и не стала ждать, когда подойдёт стадо, захлопнула калитку и ушла на хоздвор. Корова покосилась на пожарище, протяжно промычала и побежала навстречу стаду. Покормив поросят и птицу, Мария снова подошла к пожарищу. Спасать было практически нечего. Сгорело всё, что могло гореть. Она снова заплакала, потом махнула рукой, не переодеваясь и не позавтракав пошла себе на склад, повторяя одно и тоже слово: «дурак».

В свои дела Мария никого не собиралась посвящать, а тем более рассказывать о причинах скандала и его последствиях. Люди терялись в догадках. А по селу поползли самые невероятные слухи. Будто Мария на старости лет изменила Семёну, а он в отместку поджег дом. Убитый любовник сгорел в доме, потому Семёна и посадили.

Через две недели Семёна из КПЗ выпустили. Но и это дело не прояснило. Он ходил на работу угрюмый и неразговорчивый. О причинах своего поступка ни с кем разговаривать не собирался. На все вопросы отвечал однозначно: отстаньте. Жили они с Марией в одном дворе, спали в разных местах, меж собой не разговаривали. Ничего не изменилось, когда на каникулы приехали дети. Дочь плакала вместе с мамой, а сын пытался поговорить с отцом, как-то его образумить, но Семён молчал как партизан.

На конец июня было назначено выездное заседание суда. Где-то там наверху решили, что судить злостного хулигана-поджигателя надо по месту жительства. Вопреки предположениям, народу набралось чуть ли не полный зал Дома культуры. День был будний, рабочий, но несмотря на это на суд приехали почти все трактористы первой бригады, где трудился Семён. От многолюдья в зале стоял невообразимый шум. Как будто не суд должен состояться, а колхозное собрание. Секретарь суда долго стучал по столу, чтобы успокоить публику. Собравшиеся вели себя относительно тихо, пока зачитывали суть дела, выступала потерпевшая, свидетели, адвокат. Зал взорвался, когда за содеянное Семёном преступление прокурор запросил три года колонии. Кричали разное: «Спалить дом много ума не надо, пусть теперь построит, а потом сажайте!», «Знаем мы эту кладовщицу Машку, она и не такого доведёт!», «Ну оступился мужик, с кем не бывает, так сразу и сажать!», «Люди! Да он сам себя наказал, зачем же ещё от государства наказание?». Мнение большинства собравшихся высказал председатель колхоза. Он долго рассказывал какой Семён Котлятов хороший тракторист, какой надёжный товарищ и добросовестный работник и что он не заслуживает такого сурового наказания. Зал рукоплескал председателю. У представителей фемиды это явно вызвало замешательство. Судейство пошло по незапланированному ранее сценарию. На целых два часа суд удалился на совещание. Но люди не расходились, ждали. Наконец раздалось привычное: «Суд идёт!». Семёну присудили полтора года условно. Кто-то захлопал в ладоши, и весь зал подхватил овации.

Эти аплодисменты ещё долго звенели в ушах и теребили душу незадачливого поджигателя. Семён вдруг понял глупость и никчёмность своего поступка. Что он этим доказал? Чей черт старше? На глупость ответил ещё большей глупостью! А ведь Мария Дмитриевна никогда не поносила его прилюдно, не бегала по парткомам, когда он с товарищами подналёг на стакан, не сидела на завалинке, когда в огороду полно работы. Ну признать это одно, а вот во всеуслышанье сказать о своей – увольте, кто ж согласится? Тревожно было на душе и у Марии Котляровой. Реплики из зала во время суда больно ударили по её самолюбию. Она вдруг усомнилась в своей правоте. Ведь знала , чем уколоть мужа, сделать ему больно и не подумала о последствиях. Он же не пьяница, не лодырь и на других баб не заглядывается. Чего мне ещё надо?

Суд ничего не изменил в жизни Котляровых. Они по прежнему не разговаривали друг с другом, хотя жили в одном дворе. Началась уборка урожая и Семён из трактора пересел на комбайн. Ночевал на полевом стану. Домой приезжал всего один раз, когда надо было ехать в райцентр отмечаться в милиции как условно осужденному. Едва уборка закончилась, он уже на пахоте.

У Марии тоже не было свободного времени. Зерно на току – это ещё не товарное зерно, его нужно доводить до нужной кондиции: сушить, веить, сортировать. В трудах и заботах прошло лето, первый месяц осени – сентябрь. Они по-прежнему жили на одном подворье, но по разным углам, не общались, но уже не смотрели друг на друга как враги.

Как-то под выходные в пятницу вечером Семён подогнал к своему подворью бульдозер. Открутил проволоку и сдвинул подгоревший забор в сторону на задворки. В это время к нему подошла Мария и совсем по домашнему, как будто они полгода и не разговаривали друг с другом спросила:

-Что ты хочешь делать?

-Что делать, что делать, дом строить! –Семён натянуто улыбнулся, махнул рукой и полез в кабину бульдозера.